Намоленность в постсоветской православной культуре

1. В историко-культурном аспекте рассмотрения намоленности икон следует учитывать временной разлом советской эпохи. Православным христианам даже в послевоенное время, когда наступила определённая «оттепель» в отношении советской власти к религии, для отстаивания своего мировоззрения требовалось мужество и осознанное следование своей вере. В то же время отсутствие возможности свободного и широкого изучения христианской литературы создавало почву для трансформации тех или иных христианских представлений и догматов в сторону идолопоклонничества и строгой ритуальности, которой подменялась собственно вера.

Развал Советского Союза и реставрация религиозных институтов, предпринятая на государственном уровне, породили в 1990-е годы причудливую «моду» на православие. В храмы хлынуло большое количество новых верующих, в которых сочеталась неясная жажда духовных устремлений и махровейшее невежество в самых простых христианских первоосновах. Это привело к размыванию канонических представлений и проникновению в христианскую среду множества обывательских, бытийных суеверий.

В то же время лёгкость, с которой иные бывшие партийцы и комсомольцы, меняли веру и жизненную позицию, породила естественное отторжение этой новой волны как частью православного сообщества, так и общественным мнением в самом широком рассмотрении. Эпидемия настороженности и недоверия к внезапно уверовавшим захлестнула практически все слои населения, в том числе и тех, кто считал себя далёкими от христианства.

На этом фоне иконы и православные предметы, которые относились к эпохе «до советских гонений», стали обретать ценность как артефакты старой веры, в которой не было лицемерия и фальши (при всей очевидной некорректности такого восприятия). Намоленность стала отражением, с одной стороны, этой возрастной значимости, с другой стороны, показателем некоего усердия в вере, множественного обращения к иконе истинных верующих, а не сиюминутных временщиков (что тоже далеко неоднозначно).

Довольно часто священники размышляют о вере и православном служении как о труде, как о душевных усилиях, борьбе. В расхожем восприятии простых верующих этот сложный труд сознания и души часто подменяется трудом обыденных молитв. И намоленность в этом ключе обрела ложное значение натруженности, икона превратилась в «переходящий флажок передовика», причём этот своеобразно трансформированный советский шаблон иногда свойственен и молодёжи, которой не хватает социального и эмоционального поощрения в обычной жизни.

Икона «Богоматерь Казанская»

2. В эффекте распространения намоленности как характеристики иконы присутствует влияние фантастической и фэнтезийной литературы, прежде всего западно-европейской и американской. Сложное взаимопроникновение культур в таком ключе мало кто изучает и анализирует, однако эффект столкновения советского читателя с западной прозой в 1990-е несомненно внёс свой вклад в расхожие представления о религии и вере, которые начали просачиваться и в православие.

Начать надо с того, что доступ к духовной литературе и теологическим выкладкам массовому читателю долгое время был закрыт, а литература рассматривалась как своего рода набор рецептов правильного поведения советского человека в различных обстоятельствах.

Множественные партийно-грамотные «шедевры» были настолько графоманско-унылыми, что естественный вкус читателя склонялся в сторону детективного и фантастического жанра. И именно эти жанры де-факто стали определяющими в понимании и представлении о тех или иных философских идеях в широких слоях общества, которое понесло свои замысловатые верования, подчас вообще далёкие от христианской доктины, в православные храмы. Парадокс исторической ситуации заключался в том, что новоявленные христиане не знали Писания, но разбирались в магических ритуалах из книг.

Среди советских фантастов тему божественности, религии и магии всерьёз и косвенно рассматривали многие авторы. Однако , для большинства писателей был характерен подход агностиков и мотив торжества разума и воли человека, который в целом согласовывался с общим трендом советской идеалогии.

В первые постсоветские годы малознакомый не то, что с западной, но и с отечественной философией, советский читатель получил представление о некоторых мистических концепциях посредством чтения переводной беллетристики. Однако массовая литература склоняла и изучала эти концепции со всех сторон без всякого вступительного растолкования, и знакомство с этими идеями получалось вывернутым наизнанку, читатель получал следствия и выводы без определений и теорем, что приводило к весьма причудливому восприятию.

Одной из широко используемых западными писателями концепций является идея о том, что рождение, существование и смерть божества является следствием веры людей. Бог существует, пока люди в него верят. И бог тем сильнее, чем сильнее вера, и чем больше верующих. Такие трактовки встречаются у Рея Бредберри, Филиппа Фармера, из современных писателей такому подходу следовал Терри Пратчетт, вариации разрабатывает Нейл Гейман, да и множество других авторов.

Очень понятная для материалистического мировоззрения количественная характеристика силы бога, пропорциональная количеству верующих, обрела стойкую популярность. Истоки этой прямолинейности можно найти в античной мифологии и множестве языческих культов, но в массовое сознание постсоветского читателя она проникла именно из переводной литературы. И на современной православной почве эти идеи взошли трактовкой намоленности как своеобразного «повышающего коэффициента» действия молитвы. Другим обывательским представлением стала намоленность как некая «накопительная система эффективности».

И то, и другое свойственно тем христианам, кто придаёт значение обрядовой стороне веры, для кого исполнение ритуалов является и самой верой. Однако при всей бытийности и спорности таких подходов, не следует категорично отрицать и порицать их. Иногда вера снисходит и становится данностью для какого-то человека, но иногда вере и религиозному мировоззрению требуется рост и развитие, которые могут начинаться и с «учёта количества молитв». И многим запутавшимся постсоветским умам требуется время для обретения понимания, а что же есть вера для них самих, и нужно ли подменять веру псевдоматематикой.

3. В популярности намоленности как определения особых свойств иконы свою роль сыграло забвение таких понятий как святость и чудотворность. В дореволюционном общественном сознании чудо и святость были повседневностью. Появлялись новые святые и святыни, храмы строились и освящались в режиме повседневных хлопот, по дорогам ходили блаженные, рассказывающие о чудесах веры. Христиане ощущали свою сопричастность большому миру веры. Многолетнее торжество атеизма привело к тому, что чудеса остались лишь в сказках, а святость стала восприниматься с оттенком отстранённости и сомнения, обретя в то же время государственную торжественность и безликость. Употребление самих слов «святость», «чудотворность» стало в конце XX века прерогативой искусствоведов и историков.

Для православных христиан, прошедших школу атеизма и отрицания чудес как таковых и пришедших в храм уже в зрелом возрасте, намоленность стала своего рода промежуточной «ступенькой» к высоким понятиям, которые казались более пафосными и непонятными. Намоленность домашней иконы упрощала возвращение религиозных чудес в повседневность, но в то же время и не замахивалась на избыточную значимость.

Следует иметь в виду, что далеко не все и сразу могли понять назначение и символизм иконы без соединения предмета с его значением, поэтому отчасти намоленность тех или иных икон связалась с популярностью сюжетов и образов, на них изображённых. Чаще всего в качестве «намоленных» выступают иконы Казанской Божией Матери и Спаса Вседержителя – самые популярные образы православной иконописи.

Представления о намоленности икон и мест поначалу жёстко критиковались в ряде книг и публикаций самого различного направления, однако термин уже вошёл в православный обиход, хотя и без однозначного понимания его смысла. Два десятилетия развития православия в постсоветских условиях несколько сгладили остроту конфликтности и крайности толкований. В последние годы термин стал более спокойно интерпретироваться и обсуждаться.

«Намоленность иконы есть отображение молитвенного и жизненного подвига людей. У чудотворного образа мы соприкасаемся не только с Божией благодатью, не только с той силой, которую источает изображенный на иконе, но и с духовным опытом молитвы и подвигов многих и многих поколений людей».
Патриарх Кирилл
Цитата из проповеди, посвященной значению икон в духовной жизни православных христиан, в праздник Сретения Владимирской иконы Божией Матери, 2009 год

Речь патриарха Кирилла стала введением термина в официальную церковную лексику. Представляется, что теперь и в богословской среде попытаются сформулировать его суть и осмыслить содержание.

Устинова Татьяна