О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV

Золотая палата. Воинская доблесть и воинский идеал

Мы видели, что в основных произведениях, созданных в интересующее нас время, большое место занимают изображения святых воинов и среди них особенно воинов русских, издавна окруженных особым почитанием. Однако в корне изменилась подоснова образа, отношение к индивидуальным качествам воина в идеологии эпохи Грозного.

Изображения святых воинов, как известно, и для дружинной Руси, и для Руси периода феодальной раздробленности являлись собирательным образом, вмещавшим представление об идеальном воине. В «Сказании о Борисе и Глебе» прославлена юность, телесная красота, физическая сила и благожелательность, которые неразрывно с представлением о мужестве. В описании подвигов Андрея Боголюбского, Александра Невского прославляются личные качества воина, его умение стрелять и править конем, умение владеть мечом, выходить из трудных обстоятельств в битве, быть верным союзникам и преданным воинскому долгу. Это понимание воинского долга рассматривалось как постоянная готовность стать на защиту родной земли.

Воинский долг рассматривался и шире — как постоянная обязанность защитить слабейшего. Недаром в своем Поучении Владимир Мономах говорил о себе: «На воине и на ловах ночь и день... не дая собъ упокоя... тоже и худаго смерда и убогий вдовицы не дал есмь сильным обидьте». [ПСРЛ, т. I, стлб. 251.]

В долгий период монгольского ига эта воинская доблесть приобрела черты жертвенного подвига, когда малочисленные отряды русских воинов становились насмерть на рубежах, защищая родную землю. При этом в понятие родной земли в равной мере вмещалось представление о родном селении или городе, вырастая до образа земли Русской в целом, о которой каждый из воинов мог восклицать словами «Слова о полку Игореве»: «О русская земля! Уж за шеломенем еси!»

В дни Куликовской битвы воинский подвиг приобрел значение едва ли не подвига религиозного, это подсказывалось самим величием задачи и готовностью на самоотвержение. Недаром Дмитрий Боброк, обращаясь ко всему воинству в решительный час битвы, взывает: «Господин, и отцы, и братья, и чада, и друзи! Подвияайтеся, время нам благо прииде. И так вси изыдоша с яростью и ревностью... на неверные и противные врагы».[ ПСРЛ, т. XI, стр. 61.]

Естественно было рассматривать такой подвиг достойным вечной славы. Поэтому Дмитрий Донской обращается к павшим воинам: «Помолитеся о нас вы бо увязостеся нетльнными венцы от Христа Бога». [ПСРЛ, т. XI, стр. 66.]

Личная доблесть, физические качества и душевное величие каждого воина славились в тех сложных исторических условиях, когда необходимо было бороться с коварным и численно превосходящим противником, где ведение оборонительной войны в какой-то мере уравнивало социальные различия в составе войска и его предводителей. Воинский идеал в конце концов воодушевлял всех с той только разницей, что предводитель должен был обладать всеми идеальными качествами в превосходной степени, обладая к тому же обязательствами верности по отношению к войску, союзникам и Защищаемому народу.

С усилением единодержавной власти эти идеи ответственности существенно возросли (вспомним Послание на Угру). Однако изменился отчасти характер войн, а также резко дифференцировалось по своему социальному составу войско, где князю, боярину, воеводе была предоставлена особая роль,— теперь существенное значение получила личная рыцарская честь, воинские доблести и личное воинское умение стали уделом светской славы.

Переосмыслялось и отношение к своему сюзерену. Недаром в своих писаниях Иван Пересветов не раз разъясняет Грозному, как доблестные воины ради своего государя «играли смертною игрою». В этой связи идеологи правительства 50-х годов воинский подвиг трактовали не только как подвиг религиозно-нравственный, но и подчеркивали значение личной славы и требующей всенародного признания светской идеологии воина-рыцаря.

Этот оттенок рыцарства, сквозивший и в самой трактовке обликов отдельных воинов в композиции «Благословенно воинство», где особенная| роль полководца была отведена Ивану IV и где величие владыки-сюзерена столь подчеркнуто в образе Владимира Мономаха, в eщe большей мере получил свое выражение в образе Христа-рыцаря из «Четырехчастной».

Однако крестный подвиг, который воины дружинной Руси воспринимали как образ мужества Христа, «не убоявшегося страсти» и победившего смерть силою любви и самоотвержения, теперь подменяется образом личного воинского могущества. Рыцарь, закованный в латы, в позе владыки, облеченного воинским могуществом, в знак чего он держит на коленях обнаженный меч, Христос не сам побеждает силы ада. Впереди Христа архангел Михаил копьем пронзает распростертый у подножья креста ад. Первенствующая роль божественного вмешательства во всех батальных сценах Архангельского собора и росписи Золотой палаты подчеркивает священный смысл воинского подвига.

Для того чтобы связать воинскую тему с идеей воинства небесного, в котором, предводительствуемые архангелом, участвуют святые воины, мученики и благоверные князья русские, в роспись Золотой палаты введены не только батальные сцены, но и отдельные изображения в рост (и поясные — в медальонах) русских князей-мучеников и доблестных воинов. Это позволяет еще раз, как и в стенописи Архангельского собора, соотнести эту тему с темой царского родословия.

Батальная тема, вырванная к жизни двумя блестящими воинскими операциями Ивана IV — взятием Казани и Астрахани,— естественно, оказалась главенствующей во всем цикле восстановительных работ и вызвала к жизни многие новые приемы художественного выражения, а также сказалась на жанровых особенностях живописи конца 40-х — 60-х годов XVI в.

Читайте далее: Приложение. Реконструкция Золотой палаты