О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV
Иконы Дмитрия Солунского и Григория-воина
В жанре созерцательном, где существом образа является внутренний мир героя, достигается особая полнота характеристики. Больше того, целью такого произведения всякий раз является создание некоторого обобщенного образа, в котором находит выражение представление об идеальном человеке, свойственное данной эпохе. Наполняясь новым содержанием в каждую историческую эпоху, такие образы являют собой наглядную «летопись» истории общественной мысли, служат лучшим историческим источником для изучения этических и эстетических идеалов средневековой Руси. При этом можно различать представление об идеальном человеке в конкретных социальных рамках: воин, муж совета, «учительный старец», мать, исполненная самоотвержения, и т. п. В качестве примера можно проследить хотя бы эволюцию воинских идеалов на Руси XI – ХV вв. Эти идеалы не статичны, они эволюционируют, в каждую эпоху наполняются новым содержанием.
Так, для дружинной Руси свои идеалы будет вмещать и образ совершенного воина, воплощенный в Георгии, Дмитрии, Федоре Стратилате или Борисе и Глебе. [Вспомним, что первое изображение Бориса и Глеба было заказано Ярославом Мудрым для храма, посвященного этим мученикам, чтобы «входящие в церковь виделикак бы их самих» (Д. Абрамович. Жития св. мучеников Бориса и Глеба. Пг., 1916, стр. 18).]
Мозаика Дмитрий Солунский из Михайловского монастыря
Свое литературное истолкование, чуждое агиографической идеализации, они получают в «Поучении Владимира Мономаха». Одним из наиболее ранних изображений воина можно считать мозаику «Дмитрий Солунский» из Михайловского монастыря начала ХП в., в образе которого выражена готовность на ратный труд.
В иконе «Спас Нерукотворный» (конец XII в., ГТГ) представлен образ совершенного мужества и самоотвержения. Таков диапазон представления об «идеальном человеке» данной эпохи. И если в первом – все сила, прежде всего физическая, готовность. стать насмерть, но совершить свой подвиг неотступно (что так ясно читается в фронтальной постановке фигуры, в развороте плеч, относительно небольшой голове, мощи рук, держащих оружие, во всей сдержанной колористической гамме), то во втором – обещание бессмертной славы подвига. «Спас нерукотворный» – победитель смерти, завоевавший эту победу, «не убоясь» крестных страданий,– естественный вдохновитель подвига, особенно полно отражающий идеалы дружинной Руси.
Но если Дмитрий XII в. воплощает силу и готовность испить смертную-чашу на бранном поле «ва крстьианы и за Русскую землю головы свое сложити» [Ипатьевская летопись под 1170 годом.], «стереч Рускую землю» [Ипатьевская летопись под 1148 годом.], то юный Георгий (начало XII в., из Музеев Московского Кремля) являет собой просветленный образ воина-победителя, утверждающего жизнь.
Совершенная телесная красота Георгия-воина, по замыслу художника, соответствует и внутреннему совершенству этого заступника слабых и защитника мирных людей его земли. В его образе воспеты воинские доблести дружинника, сильного в ратном искусстве: «бе бо... храбор, от головы и до ногу его и не бе на нем порока». [Ипатьевская летопись под 1256 годом.]
Святой Георгий
Художник, создавший этот обрав, знает, что «красота воину – оружие». [Изборник 1076 года. М., 1965, стр. 154.] Поэтому Георгий бережно держит меч, как знак воинского (а не княжеского) достоинства (как символ княжеской власти держит меч Дмитрий Солунский на иконе ХIII в. из г. Дмитрова). [Ср. В. Н. Лазарев. Новый памятник станковой живописи ХП в. и образ Георгия-воина в византийском и древнерусском искусстве.– «Вивантийский временник», т. VI, М., 1953, стр. 186 – 222. То же в кн.: В. Н. Лазарев. Русская средневековая живопись. М., 1970, стр. 55 – 102. ]
Юность и красота, отсутствие знаков княжеского достоинства свидетельствуют о том, что здесь художник стремился воплотить идеал героя, ищущего лишь исполнения той правды, того воинского долга «защиты» сирых и «верности своей земле», о котором повествует в своем «Поучении чадам» Владимир Мономах. Недаром в образе Георгия многие исследователи склонны видеть отражение эпического, былинного начала и рассматривать его содержание как своеобразную «славу» павшим или «воодушевление» живущим воинам. [Н. А. Демина. Отражение поэтической образности в произведениях древнерусской живописи. Доклад, читанный на заседании Ученого совета Музеев Московского Кремля в 1966 г.]
Однако как всякое произведение средневековой живописи (русской или византийской) образ Георгия емок и многозначен. Он может рассматриваться и в качестве образа победителя над злом во вне (т. е. над реальным нападающим врагом-интервентом), но и как образ совершенного юноши, победившего или побеждающего пороки внутри себя, «победителя» в борьбе духовной; может быть и воплощением верности «даже до смерти» собственным идеалам.
Все эти аспекты не могут быть исключены при разъяснении содержания образа. Не могут они быть исключены и из самого художественного замысла. Тем более, что памятники агиографии, а еще более – гимнографии, дают значительный материал для этого. Во всяком случае, все качества совершенного образа, воплощенные в юном Георгии, объединяются одним общим эмоциональным строем доброжелательности. В нем нет ничего грозного, в нем нет ничего, что свидетельствовало бы о власти, в нем нет ничего устрашающего, несмотря на торжество воинской силы, которым пронизан весь облик юного героя. Скорее с представлением о нем сочетается радость победы, готовности прийти на помощь, а у зрителя, созерцающего его,– ощущение защищенности, уверенность в победе как в плане житейском, историческом, так и духовном.
Одно из совершеннейших произведений русской живописи «домонгольского» периода икона «Георгия-воина» со всей полнотой раскрывает особенности средств художественного выражения, присущие жанру «созерцательному». Она рассчитана не на мгновенное восприятие зрителем в качестве составной части огромного монументального ансамбля, но, и это главное, на длительное созерцание, постепенное проникновение зрителя во внутреннее существо образа. Общая декоративность цвета, скульптурность головы при почти плоскостной развернутости фигуры на иконной плоскости, а также резкие тени, выявляющие основные объемы, киноварные описи носа, век, ушей позволяют воспринимать не только форму, но и выражение лика с любого расстояния. В свою очередь тончайшие же переходы светотени в границах освещенных и затененных частей объема (щека, нос, грани лба), изгиб бровей, а главное, преувеличенный разрез глая, тончайшие блики в глазах, как и само построение глаза, нежная подрумянка, которая~ воспринимается как рефлекс от красного плаща, и т. д. – рассчитаны только на длительное восприятие образа с близкого расстояния.
Главным средоточием образа является лик, а в нем внимание зрителя привлекает взгляд, в котором и раскрывается прежде всего эмоциональный строй образа. Лишь постепенно обнимая взглядом голову, жест руки, общую линию силуэта, зритель как бы вбирает в себя ту просветленность мужества, ту радость победы, то ощущение чистоты, доброжелательности, готовности к защите, которым преисполнен юный Георгий.
Смена воинских идеалов становится особенно наглядной при сравнении этого образа с тронным «Дмитрием Солунским» (ГТГ), где все говорит о торжестве власти, где все призвано прославить совершенного правителя, которому присущи и воинское могущество, и рыцарская доблесть, и опытность в ратном деле и которому, наконец, по праву принадлежит обладание ратными силами земли. Этот князь-воин не просто «хоробр», «крепок на рать», «немало показал мужество свое», он – «величав на ратный чин».
Об ртом говорят и одеяние, и поза, и символика положения меча [Меч обнаженный или в ножнах в качестве символа великокняжеской и воинской власти рассматривают многие исследователи. См, Л. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник,Ж1., 1944, стр. 34 – 35; В. И. Антонова. Историческое значение изображения: Дмитрия Солунского ХII века из г. Дмитрова.– КСИИМК, вып. XLI, М., 1951; О. И. Подобедова. Миниатюры русских исторических рукописей. М., 1965, стр. 41 – 43; 282 – 286. ], и то выражение лика – т. е. та эмоциональная основа, которую прежде всего черед лик и силуэт сумел передать древний живописец [Н. А. Перцев. О некоторых приемах изображений лица в древнерусской станковой живописи ХII – ХIII вв.– «Сообщения ГРМ», вып. VIII. Л., 1964, стр. 89 – 92.]
Ему, этому властелину-князю, «ищут воины чести», а «себе славы». Характерно, что в лике Георгия достигнуто гармоничное равновесие всех чувств, тогда как у Дмитрия преобладает волевое начало, властность.
Можно было бы проследить эволюцию воинских идеалов в разные эпохи, остановившись еще на изображениях Бориса и Глеба (например, иконы второй половины XIV в., ГТГ, или рубежа ХШ – XIV вв. из б. собр. Н. П. Лихачева, ГРМ), Георгия и Дмитрия из иконостаса Благовещенского собора или Дмитрия из иконостаса Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря, чтобы покарать образ «совершенного воина» в XIV в. или «просветленного человека» в ХV в. При этом последние три раскрывают наиболее последовательно образ «просветленного человека», воинствующего или, вернее, одержавшего победу над злым началом в самом себе.
Читайте далее: Изменение воинских идеалов к XVI веку
|
