О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV
Иконография праздничного ряда
Немало исследователей склонно считать, что иконография средневековой живописи сложилась на страницах рукописной книги. Вряд ли это так во всех без исключения случаях, но безусловная зависимость между миниатюрой и станковой живописью (а главное, между миниатюрой и монументальной живописью) очевидна.
Наибольший материал для наблюдений дает так называемая «преобразовательная», или «монастырская», редакция иллюстрированный Псалтири. Относящаяся к жанру повествовательному и вместе с тем сохраняющая'глубоко метафорическую основу, она позволяет проследить закономерности интерпретации не только суммы сюжетов как таковых, но и особенностей воплощения их в самой поэтической ткани Псалтири: ее эпитетов, сравнений, метафор. [Вопрос об эволюции иллюстрированной Псалтири преобразовательной редакции рассмотрен на материале русских рукописей XIV – XVII вв. в ст.: Н. Н. Ровов. О генеалогии русских лицевых Псалтирей XIV – XVI sa.– Сб. «Древнерусскае искусство. Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств XIV – XVI вв.». М., 1970, стр. 226 – 257.]
Во всяком случае, в пределах «прообразовательной» редакции мы встречаемся с наиболее ранним и наиболее устойчивым видом повествовательного жанра – произведениями особой природы – иллюстрациями к ветхозаветному тексту, воплощающими новозаветные события, «прообразуемые» Псалтирью. М. В. Щепкина полагает, что тип маргинальных иллюстраций Псалтири сложился в острейший момент борьбы между иконоборцами и защитниками иконопочитания. Древний художник таким образом обосновывал и утверждал характер иконографических схем. [М. В. Щепкина. Хлудовская Псалтирь из собрания ГИМ. ]
Речь идет об иконографических схемах изображений на темы евангельской истории или «двунадесятых праздников». [Во всяком случае состав маргинальных иллюстраций преобразовательной Псалтири сохранил для последующих эпох развитую иконографию праздников со всем арсеналом символико-аллегорических и метафорических деталей. ]
Сложившиеся в период острого конфликта, иконографические схемы оказались столь тщательно отработанными, что в своей основе сохранились на протяжении многих столетий.
В них получали непосредственную иллюстрацию прежде всего новозаветные повествования о Рождестве, Сретении, Крещении, Входе в Иерусалим, Распятии, Тайной вечери и других событиях евангельской истории. Иконы вти входили, как известно, в так называемый праздничный чин иконостаса, а также существовали самостоятельно как иконы поклонные.
Призванные раскрыть сущность событий евангельской истории, выделить те моменты, которые являются этапами «свершения домостроительства» от «Рождества Богоматери» до «Распятия», «Воскресения Христова» («Сошествия во ад») и «Сошествия св. духа на апостолов», иконы праздников несут в себе прежде всего тот элемент иллюстративности, который позднее получает развитие в иных иконах и фресках повествовательного типа. Именно здесь вырабатываются приемы интерпретации словесного образа, отделившегося от состава книги и получившего аудиторию неизмеримо более широкую.
Вместе с тем именно в композициях праздничных икон проявляет себя та первоначальная синтетическая основа образа, вбирающего в себя и чисто жанровые (бытовые) и исторические элементы, а в качестве активнейшего компонента использующего изображения природы. С течением времени привычные иконографические формы праздничных икон являются источником, образцом для создания новых композиций, будь то деяния, воплощаемые в клеймах житийных икон, образом гимнографии или догматические построения в иконописи последующих столетий. Особенно нагляден этот процесс переосмысления отдельных иконографических элементов и компоновки их в новое образное целое в работах мастеров-иконников и миниатюристов середины и второй половины XV в., а также всего XVI в.
Но и сами по себе праздничные иконы, объединенные в праздничный ряд иконостаса, обретают особые свойства. Сохраняя многозначность иконного образа, они воплощают определенное событие или деяние в его конкретном историческом смысле и вместе с тем раскрывают его особое непреходящее Значение с точки зрения~ единства деяний «совершенного человека». Именно поэтому они несут в себе две категории времени: тот конкретный отрезок времени, о котором повествует евангельская история, и то вневременное значение непреходящих ценностей, какое, согласно средневековой идеологии, имеет каждое из этих событий. Наконец, все вместе – они составляют тот годовой круг, который определяет церковное богослужение, и сохраняют всегда значение главенствующего смыслового центра в общем литургическом значении храмового убранства.
Если же рассматривать значение праздничного ряда во всей совокупности деисусного, пророческого и практического чинов, составляющих иконостас, многозначность образов и напластование временных представлений окажутся еще более сложными. В данном контексте этот явно выраженный пласт повествовательных обрядов, рассчитанных на постепенное прочитывание, вступает во взаимодействие с иконами «Деисуса» (а вместе и практического и пророческого рядов), т. е. произведениями созерцательного жанра. Поэтому и в самих праздничных иконах столь ясно ощущается взаимодействие повествовательного и эмоционального начал. Порой одно подчиняет себе другое. Подчиняясь задаче ввести зрителя в сущность события, праздничные иконы содержат в своей композиции чаще всего завязку, кульминацию и развязку, отличаются точностью определения места и образа действия, а отсюда наделены множеством реалий: элементы быта, пейзажа, архитектуры и пр. Однако нередко, особенно в более ранних иконах, рассказ подчинен основной доминирующей эмоции, которую призваны выразить жесты, силуэты действующих лиц, сама пластика линий, пятна света. Повествовательное начало здесь минимально, созерцательное преобладает. Таково большинство праздников, принадлежащих кисти Рублева, или же, например, «Положение во гроб» из б. собр. Остроухова (ГТГ). Рассчитанные на «внутренний диалог» со Зрителем, они достигают исключительной силы поэтического воздействия, будучи объединены в ансамбли.
В свою очередь, повествовательная основа доминирует в таких усложненных композициях, как «Страшный суд» или «Апокалипсис», «Шестоднев»,. «Символ веры» и др.
Если на протяжении XI – начала XV в. повествовательное начало ощущалось главным образом в иконах праздников, в фресках на темы евангельской истории, в композициях «Страшного суда» или в житийных циклах, то с середины XV в. умножаются численно, развиваются качественно иконы полемического содержания и отчасти иконы-трактаты.
Становятся особенно популярными и получают исключительное развитие многочисленные композиции на темы отдельных песнопений. Достаточно нарвать «О тебе радуется» или «Покров», в обеих редакциях которого отражается кондак празднику. [И если композиция «О тебе радуется» по сравнению с наиболее ранними из дошедших до нас памятников (XIV. в.) относительно мало изменилась в своей основе, то «Покров» по сравнению с ранними иконами в XVI в. обрастает множеством подробностей.]
Так же точно, догматическая в своем существе, рассматриваемая нами «Четырехчастная» икона Благовещенского собора Московского Кремля иллюстрирует по крайней мере три песнопения, являясь в то же время кульминацией того пространного повествования, каким были, если судить по дошедшим до нас двум иконам христологического круга («Распятие в притчах» и «Обновление храма... воскресением»), все остальные, входившие в общий догматический цикл, заказанный митрополитом Макарием и Сильвестром.
Пользуясь, как сказано было выше, традиционными деталями, мастера «Четырехчастной», как и всего нового иконного цикла, создали новые иконографические типы. [А найденные ими приемы вошли в художественную практику всей второй половины XVI в. и дали себя знать н в XVII в. (преимущественно не в станковой, а монументальной живописи, превратившейся в своего рода апофеоз повествовательного начала). Достаточно вспомнить стенописи храмов приволжских городов с их непрерывно льющимся рассказом, с нх мастерской передачей в пластических образах «должайших историй». ]
Читайте далее: Преобладание повествовательного начала в начале XVI века
|
