О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV

Московское восстание после пожара 1547 года

Взволнованные пожаром, московские черные люди требовали выдачи Анны Глинской и ее сына Михаила. Масштабы выступления черных людей оказались достаточно велики, готовность к военному выступлению свидетельствовала о силе народного гнева. Этому восстанию предшествовали выступления недовольных по городам" (летом 1546 г. выступили новгородские пищальники, а 3 июня 1547 r. псковичи, жаловавшиеся на царского наместника Турунтая), и ясно, что размеры народных волнений должны были произвести грозное впечатление не только на Ивана IV. [Напомним, что 1547 г. был годом неурожайным (ПСРЛ, т. XIII, ч. I, стр. 154. Продолжение Хронографа редакции 1512 г., стр. 292). Последующие 1548 г. и даже 1549 г. отличаются недостатком и дороговизной хлеба, отчего особенно в северных землях «людей с голоду мерло много» (там же). Все это не могло не способствовать росту недовольства и усилению народных волнений (см. А. А. Димин. Реформы Ивана Грозного. М., 1960, стр. 313 — 315).]

С ними должно было считаться ближайшее окружение молодого царя, определявшее политику 30-х — 50-х годов. Организованное восстание московских низов, в основном, было направлено против боярского самовластия и произвола, особенно болезненно отражавшегося в годы юности Ивана IV на судьбах широких народных масс, и оказало определенное влияние на дальнейшее развитие внутренней политики.

Вероятнее всего, правы те из историков, кто считает Московское восстание после пожара 1547 г. инспирированным противниками боярского самовластия. [Часть исследователей считает, что боярское самовластие усилило выступления народных масс; другие указывают, что «отдельные элементы реакционного боярства» использовали волнения Московского посада в борьбе с правительством Глинских; пвые видят Здесь деятельность «группировки, опиравшейся на дворянство и посад» в стремившейся к усилению великокняжеской власти за счет свержения Глинских.

Наконец, в ряде работ рассматриваются народные волнения вне зависимости борьбы правительственных группировок. Ср. И.И. Смирнов. Очерки политической и< тории русского государства 30-х — 50-х годов XVI в., стр. 122 — 136; С.В. Бахрушин. Классовая борьба в русских городах XVI — начала XVII стол.— «Научные труды», т. I, М., 1950, стр. 206 — 207; С. О. Шмидт. Миниатюры Царственной книги как источник по истории Московского восстания.— «Проблемы источниковедения», т. Ч. М., 1956, стр. 264 — 284; А. А. Димин. Реформы Ивана Грозного, стр. 298 — 305.]

Не лишены основания попытки найти вдохновителей восстания в ближайшем окружении Ивана IV. Однако инспирированное извне, оно, отражая протест широких народных масс против боярского утеснения, как известно, приняло размах неожиданный, хотя и совпавший в своей направленности с новыми тенденциями формировавшегося правительства 50-х годов. Но вместе с тем его масштабы, быстрота и сила народной реакции на события были таковы, что нельзя было не принять во внимание значительности выступления и тех его глубоких социальных причин, которые, независимо от влияния правящих политических партий, вызвали к жизни народные волнения. Все это усугубило сложность политической ситуации и во многом способствовало широте Замысла и поисков наиболее действенных средств идеологического воздействия, среди которых существенное место заняли новые по своему содержанию произведения изобразительного искусства.

Можно думать, что разрабатывая план политических и идеологических мер воздействия на широкие народные круги, решено было обратиться и к одному из самых доступных и привычных воспитательных средств — к станковой и монументальной живописи, в силу емкости своих образов, способной от привычной назидательной тематики вести к более широким историческим обобщениям. Определенный опыт подобного рода сложился уже в царствование сначала Ивана III, а позднее Василия III.

[Особенно показательно существенное изменение замысла росписей Успенского собора в конце XV — первых двух десятилетий XVI в. Напомним хотя бы некоторые факты. Попытки подчинения власти великого князя церкви с ее огромными земельными владениями вызвали столкновение идеологии «нестяжателей» со сторонниками «богатой», ортодоксальной церкви. Спор «Актемона» с «Филоктемоном» продолжался впоследствии едва ли еще не целое столетие, то затухая, то разгораясь, но острота коллизий, пожалуй, достигла кульминации на рубеже XV—ХИ вв. Соответственно обострилась и борьба партий при дворе великого князя, искавших опоры одна — в старшей, другая — в младшей ветви великокняжеского рода. Если София Палеолог в борьбе за право престолонаследия Василия Ивановича пыталась опереться на оппозиционные боярские круги, то потомки противников Василия Темного выступали на стороне Софии Палеолог против юного Дмитрия Ивановича, демонстрируя тем свою оппозицию общему направлению политики Ивана Ш. Те же феодальные силы, которые являлись инициаторами феодальной войны в пору Василия II, в дни Ивана Ш продолжали яростно защищать интересы феодальных центров. В этой сложной обстановке совершилось венчание на великое княжение Дмитрия Ивановича (подробно см. Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV — XV вв., т. 2. М., 1951, стр. 298 — 320, особенно стр. 301. Ср. С. М. Каштанов. Социально-политическая история России конца ХV — первой половины XVI в. М., 1967, стр. 66, 85; 165—189 и др.

Введение в роспись храма мариологических (акафистных) циклов и цикла «деяний вселенских соборов» принято рассматривать в качестве демонстрации победы над еретиками: цикл «деяний соборов» можно истолковать как утверждение ортодоксального учения церкви в целом в его назидательной исторической форме, а акафистный цикл — как утверждение почитания Богоматери, отрицавшегося еретиками. На самом деле все это много сложнее.

Еще Андрей Боголюбский насаждал «исключительность» культа Богоматери во Владимиро-Суздальской Руси, апеллируя к представлениям о «богоизбранности» его княжества в качестве «удела Богоматери». Не последнюю роль играла здесь и аналогия с византийским (влахернским) культом Богоматери, зиждившемся на тех же представлениях «избранности», «защиты», «покровительства». Если «Сказание о князьях владимирских», «Послание Спиридона-Саввы» впервые возникают в связи с венчанием юного Дмитрия, то и источники мариологического цикла можно связать с обращением к традициям Владимиро-Суздальской Руси. Наконец, возможно и еще одно толкование: Русь — Третий Рим — явилась наследницей богоизбранности Византийского царства, особого покровительства Богоматери и унаследовала миссию сохранения «чистоты веры», ортодоксального православия: отсюда совмещение акафистного цикла с «деяниями вселенских соборов». Обе эти темы, кроме Успенского собора, получили развитие в росписях собора Ферапонтова монастыря, тема «деяний вселенских соборов» Занимала одно из важнейших мест в росписи собора Волоколамского монастыря, о чем свидетельствует вновь открытая фреска с изображением второго вселенского собора на алтарной преграде.]

Помимо воздействия на московских черных людей, а также бояр и людей служилых, произведения живописи призваны были оказывать непосредственное воспитательное действие и на самого молодого царя. Как и многие литературные начинания, осуществлявшиеся в кругу митрополита Макария и «избранной рады» — а руководящую роль Макария как идеолога единодержавной власти не стоит преуменьшать,— произведения живописи в существенной своей части содержали не только оправдания политики царя, но и раскрывали те основные идеи, которые должны были вдохновлять самого Ивана IV и определять общее направление его деятельности. Важно было заинтересовать Ивана IV o6nIHM планом восстановительных работ в такой мере, чтобы идейная направленность их была как бы предопределена самим государем, исходила от него (напомним, что несколько позднее аналогично организовывался и Стоглавый собор).

Инициатива восстановительных работ была разделена между митрополитом Макарием, Сильвестром и Иваном IV, который, естественно, должен был .официально главенствовать. Все эти взаимоотношения можно проследить в самом ходе событий, как их излагает летопись, а главное — свидетельствуют материалы «дела Висковатого». [См. П. Андреев. Митрополит Макарий как деятель религиозного искусства.— «Seminarium Kondakovianum», т. VII. Прага, 1935, стр. 241; его же. О деле дьяка Висковатого.— «Seminarium Kondakovianum», т. V, Прага, 1932, стр. 191 — 241 (там же литература вопроса). Л. А. Успенский. Московские соборы второй половины XVI века.— «Вестник русского западно-Европейского Патриаршего экзархата», № 56 — 58; январь — июнь, 1969.]

Читайте далее: Восстановительные работы