О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV

Общее содержание работ 1547 — 1554 гг.

Хронологические рамки этих явлений в художественной жизни Русского централизованного государства второй половины XVI в. определяются одним из самых существенных событий той поры — венчанием на царство Ивана IV.

Венчание Ивана IV (16 января I547 г.) открывало новый период утверждения самодержавной власти, являясь своего рода итогом длительного процесса формирования централизованного государства и борьбы ва единство Руси, подчиненной власти московского самовластца. Именно поэтому сам акт венчания на царство Ивана IV, послуживший предметом неоднократных обсуждений в кругу будущих участников «избранной рады», как и в среде ближайшего окружения митрополита Макария, был, как не рал уже говорилось историками, обставлен с исключительной пышностью. [И. И. Смирнов. Очерки политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века. М.— Л., 1958, стр. 118; А. А. 8 и мин. И. С. Пересветов и его современники, М., 1958, стр. 32; С. В. Бахрушин. Иван Грозный.— «Научные труды», т. II. М.— Л., 1954, стр. 266; И. И. Смирнов. Иван Грозный. Л., 1944, стр. 105 — 106. ]

Опираясь на литературные источники конца предшествующего столетия, Макарий разработал самый ритуал царского венчания, введя в него необходимую символику. Убежденный идеолог самодержавной власти, Макарий сделал все возможное, чтобы подчеркнуть исключительность («богоизбранность») власти московского единодержца, исконности прав московского государя ссылками на исторические аналогии в области гражданской истории и прежде всего истории Византии, Киевской и Владимиро-Сучдальской Руси. Идеологию единодержавства должны были, по замыслу Макария, отражать письменные источники эпохи, и, в первую очередь, летопись, книги царского родословия [В период 50-х — начала 60-х годов была закончена 16-я стенопись. См. П. Г. Васенко. Степенная книга царского родословия, ч. I. СПб., 1904, стр. 114.], круг годового чтения, какими являлись составленные под его руководством Четьи Минеи [Напомним, что первая редакция Четьих Миней была завершена еще в бытность Макария в Новгороде. Так, Софийский список Миней имеет вкладные между 1535 — 1542 гг. (месяцы ноябрь, сентябрь, октябрь, май и январь). См. Н.П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков, т. 1. СПб., 1899, стр. 157; В.Н. Щепкин. 'Новгородская школа живописи по данным миниатюры.— «Труды XI археологического съезда в Киеве. 1899», т. II. М., 1902, стр. 202 — 203.], а также, по-видимому, предполагалось обратиться и к созданию приличествующих случаю произведений изобразительного искусства.

То, что замыслы обращения ко всем видам художественной культуры с самого начала были грандиозны, показывает размах литературных трудов того времени.

Трудно, однако, представить себе, какие формы приняло бы осуществление .этих замыслов в области изобразительного искусства и в какие сроки они были бы реализованы, если бы не пожар в июне 1547 г., опустошивший огромную территорию города.

Как рассказывает летопись, 21 июня во вторник «в 10 часов дни третьей недели Петрова поста загоръся храм Воздвижение честного Креста За Неглимною на Арбатской улицы... И бысть буря велика, и потече огнь, якоже молния, и пожар силен громче... И обратился буря на град болший, и загорелся во града у соборные церкви Пречистыа верх, и на царьском дворе великого князя на полатах кровли, и избы древяные, и полаты, украшение златом, и Каменной двор и с царьскою казною, и церковь на царьском дворе у царьскЪе казны Благовещение златоверхаа, дьисус Андреева письма Рублева, Златом обложен, и образы, украшеныа златом и бисером многоценный Греческого писма прародителей его от многих лет собранных... И по многим церквам каменным выгорела дьисусы и образы, и сосуды церковныа, и животы многие .людские, и двор митрополич» [Никоновская летопись под 1547 годом.— ПСРЛ, т. ХШ, стр. 152 — 154; Царственная книга.— ПСРЛ, т. XIII, стр. 453 — 454; ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вьш. 3. Ивд. 2. Л., 1929, стр. 620; ПСРЛ, т. XXIX, стр. 151 — 152; Пискаревский летописец.— «Материалы по истории СССР», т. II. М., 1955, стр. 57 (тексты приведены в облегченной транскрипции).]

«...А в города все дворы и полаты горяше, и Чюдовской монастырь выгори весь, едины мощи святого великого чудотворца Алексеа Божиим милосердием съхранены бысть... И Вознесеньской монастырь такоже весь выгори, ...и церковь Вынесение выгорЪ, образы и сосуды церковныя и животы людьскыа многие, токмо един обрая Пречистые протопоп вынес. И все дворы в града погорЪша, и на града кровля градцкая, и зелие пушечное, где бЪ на града, и тЪ места ра3орвашася градные стены... В един час многое множество народу сгорела, 1 700 мужеска полу и женьска и младенець, множество горька народа по Тферьской улици, и по Дмитровка, и на Большом посади, по Ильинской улицы, в садах» [Никоновская летопись пол 1547 годом.— ПСРЛ, т. ХШ, стр. 152 — 154.]

Пожар 21 июня 1547 г., начавшийся в первой половине дня, продолжался до ночи: «А на третьем часу нощи преста огневое пламя». Как явствует из приведенного летописного свидетельства, сильно пострадали постройки на царском дворе, были уничтожены и частью попорчены многочисленные произведения искусства. Но в еще большей степени пострадали московские жители. [ПСРЛ, т. ХШ, стр. 154; ПСРЛ, т. IV, ч. i, вып. 3. Ивд. 2. Л., 1929, стр. 600.]

На второй день у постели пострадавшего во время пожара митрополита Макария собрались царь и бояре «на думу» — обсуждалось умонастроение народных масс, и духовник царя, Федор Бармин, сообщил о распространении слухов о причине пожара, который черные люди объясняли колдовством Анны Глинской. Иван IV вынужден был назначить следствие. Помимо Ф. Бармина, в нем участвовали князь Федор Скопин Шуйский, князь Юрий Темкин, И. П. Федоров, Г. Ю. Захарьин, Ф. Нагой и «инии мнози». [ПСРЛ, т. XIII, стр. 455, 456; Пискаревский летописец, стр. 288.]

Взволнованные пожаром, московские черные люди, как разъясняют ход дальнейших событий Продолжение Хронографа 1512 г. и Летописец Никольский, собрались на вече [ПСРЛ, т. IV, ч. I, вьш. 3, изд. 2. Л., 1929, стр. 539, 542, 619. См. также С. О. Шмидт.— «Исторический архив», т. VII, 1951, стр. 258. ] и в воскресенье утром 26 июня вступили на Соборную площадь Кремля «ко двору государеву», ища суда над виновниками пожара (виновниками же пожара, как сказано выше, почитались Глинские) . Юрий Глинский пытался спрятаться в Дмитровском приделе Успенского собора. Восставшие проникли в собор, несмотря на шедшее богослужение, и во время «херувимской песни» извлекли Юрия и против митрополичьего места' убили, вытащили за пределы града и бросили на месте казни преступников. Людей же Глинских «бесчисленно побиша и живот княжой разгрибиша». Можно думать, что убийство Юрия Глинского явилось «казнью», облеченной в форму «традиционную» и «законную». Об этом свидетельствует и тот факт, что тело Глинского было вынесено на торг и брошено «перед того кол, идеже казнят». Этим выступление черных людей не кончилось. 29 июня, вооруженные, в боевом порядке, они (по «кличу палача» или «бирича») двинулись к царской резиденции в Воробьево. [Участие «палача» в данном случае может рассматриваться и как продолжение заранее решенной на вече процедуры «казни» над виновниками пожара. См. вставку на л. 305 и 305 об. Царственной книги. Подробнее об ртом: С. О. Шмидт. Миниатюры Царственной книги как источник по истории Московского восстания 1547 .— «Gроблемы источниковедения», т. Ч. М., 1956, стр. 264 — 284; его же. О Московском восстании 1547 г.— «Крестьянство и классовая борьба». Сб. статей памяти И. И. Смирнова. Л., 1967, стр. 114 — 130.]

Их ряды были столь грозны (они были со щитами и копьями), что Иван IV «удивился и ужасеся». [Согласно тексту IV Новгородской летописи (и в полном соответствии с изображением на миниатюре лл. 683 и 683 об.), тело Глинского «извлекоша из града принязана ужем». Вряд ли миниатюры Царственной книги, хранившиеся на протяжении XVI в. в Посольском приказе, а быть может, и во внутренних царских покоях, ибо еще в 1570 г. над ними велась работа под непосредственным наблюдением Ивана IV, были столь широко известны, чтобы послужить материалом для дополнения текста IV Новгородской летописи. Зато внимание исследователя должна остановить иная деталь. В составе все того же Лицевого летописного свода, повествуя об убийстве князя-инока Игоря Ольговича в Киеве,— миниатюрист в сходной композиции представляет тот момент, когда тело князя, перевязанное «ужем», За ноги волокут на торг и бросают у колоды «идеже казнят». И хотя князь-инок представлен здесь мучеником (недаром он канонизован на соборе 1547 г.), тем не менее в некоторых деталях можно увидеть сходство. Расправа киевлян, носившая, казалось бы, стихийный характер, могла совершиться лишь с молчаливого согласия (или «невмешательства») великого князя Изяслава, занявшего киевский стол. Когда убийство совершилось, этот князь не переставал «окаевать» себя в смерти праведника. Не с молчаливого ли согласия Ивана IV, разрешившего или получившего боярам произвести розыск о виновниках пожара, свершилась эта жестокая расправа, которую легко можно было предугадать? Не пришло ли позднее раскаяние? Или более тонкие политические соображения заставили заказчика и редактора миниатюр подчеркнуть эти аналогии?]

Читайте далее: Московское восстание после пожара 1547 года