О. И. Подобедова.
Московская школа живописи при Иване IV

Повествовательное начало

Выявление повествовательного начала, вернее повествовательность или «учительность» образа, предопределено самой эстетикой византийского (или шире – восточнохристианского) искусства, выкристаллизовавшейся в спорах в защиту икон периода иконоборчества. Не случайно одним из аргументов в яащиту иконописания явилось сближение иконного образа и Священного писания. В третьем каноне антифотиевского синода (869 – 870) можно видеть этот наглядный пример сближения слова и изображения, объединенных единством цели и содержания: «Мы предписываем почитать святую икону (образ) нашего Спасителя Иисуса Христа с той же честью,– гласит 3-й канон,– как и книгу святого Евангелия. Ибо так же, как благодаря буквам последнего все мы обретаем спасение, так же красочно-образным действием все, как ученые, так и неученые, каждый находит для себя пользу в том, что доступно всем. Действительно, так же, как посредством букв – слова, так же посредством красок живопись говорит об одном и том же и одно и то же изображает». [Хотя постановления антифотиевского синода и были аннулированы, тем не менее смысл этого постановления определил практику послеиконоборческого искусства. Ср. Ф. Дворник. Схиама Фотия. Париж, 1950. ]

Отсюда естественна устойчивость повествовательного начала во всяком иконном образе. Однако, забегая вперед, следует сказать, что в периоды наивысшего расцвета искусства (будь то искусство византийской, южнославянское или древнерусское) повествовательность, лежащая в основе и эмоционального образа, носит лишь глубоко психологический характер, а чисто повествовательные (исторические или догматические) образы проникнуты глубиной эмоциональности и настраивают на созерцательность. В свою очередь, в эпохи спада, какой не может не являлся вторая половина XVI в., и сам созерцательный образ пропитывается событийным повествованием.

Повествовательная или эмоциональная природа художественного образа, естественно, не может не сказываться на главном в искусстве всякой эпохи и тем более искусстве средневековья – на интерпретации представлений о человеке. Если произведения собственно повествовательного жанра своими сюжетами имели «деяние» или догматическое положение, то произведение созерцательного жанра имело своим предметом прежде всего внутренний мир человека, душевный (духовный) образ человека, раскрывающийся главным образом в полноте переживаемой эмоции, в бесконечно длящемся «предстоянии».

Когда речь идет о русской средневековой литературе, то принято считать, что в произведениях XII – XIII вв. характер выявляется в действии. [Д. С. Лихачев. Изображение людей в летописи ХП – ХIII вв.– ТОДРЛ, т. Х. М.– Л., 1954, стр. 7 – 43. ]

Человек исторической повести, жития, летописных известий предстает в исполнении своей миссии, строго предопределенной его положением на иерархической лестнице феодальных отношений. Казалось бы, однажды выработанная подобная «схема» настолько сковывает писателя, что его образы превращаются в своеобразные «идеограммы», строго регламентированные феодальной «табелью о ранге». Однако реальные факты биографий «невымышленных героев» в исторические повести и летописи проникают стихийно, «опровергая» схемы «феодальных идеалов». В XIV – XV вв. поступки человека продолжают составлять основу характеристики, но раскрывается она главным образом черед отношение автора к этим поступкам. Как правило, более чем когда-либо преобладает гипербола, все совершающееся передается лишь в превосходной степени. Положительные деяния всегда обращаются в подвиг, для прославления которого не хватает слов, отрицательные поступки – только являют собой «глубину падения». Нет середины. Все герои бев исключения делятся на положительных и отрицательных. „"')экспрессивность действия сочетается с абстрактностью чувств, а повышенный «психологизм» не способствует конкретности характеристик. Изображение человека носит «риторико-панегирический» характер. [Д. С. Лихачев. Изображение людей в житийной литературе конца XIV – ХV в.– ТОДРЛ, т. XII. М.– Л., 1956, стр. 105 – 115.]

И лишь в литературе второй половины XVI в. и в XVII в. складывается психологический портрет персонажей агиографии, исторической повести или хроники в понимании, близком к литературе нового времени. Характеры рассматриваются во всем их своеобра,зии, в переплетении положительных и отрицательных черт, чувств, мыслей, дел героя. Дато раскрытие духовного «состояния», являясь предметом главного внимания в XI – XIV вв., достигает полноты своего раскрытия в последние годы XIV в., а своей кульминации – в первой четверти XV в., чтобы через столетие почти перестать волновать исполнителя иконного образа.

В изобразительном искусстве полнота передачи внутреннего образа человека не только по-разному достигается в различные исторические эпохи, но и внутри каждого из жанров применяются равные приемы характеристики. В жанре повествовательном, производном от литературных образов, человек, как это уже не рая говорилось, показан черев деяния, и для его характеристики сложились свои, только этому жанру присущие приемы раскрытия внутреннего мира героя, сущность которого занимает далеко не первенствующее место в содержании произведения.

Читайте далее: Иконы Дмитрия Солунского и Григория-воина